Они боялись смотреть друг на друга, но… смотрели. Они боялись сказать самое главное, и… не говорили. Эта недосказанность сдавливала их молодые сердца.Секунды капали как свинец, и это отнюдь не смазливый литературный прием. Потому что время действительно походило на плавленый свинец, и искать другие метафоры здесь бессмысленно. За окном, как полагается, была ночь, темная и, конечно, холодная.
Они сидели на кухне.
Но прежде чем подслушать разговор этих двух, уточним некоторые детали. Вовсе не обязательно, что они заключают в себе какой-то особенный художественный смысл. Сугубо щепетильные читатели и критики любят все усложнять, боясь узнать, что вся соль лежит на поверхности. И это их право.
Но какой смысл может быть, к примеру, в кипящем чайнике? Ну, кипит он и кипит, и никто его не выключает – ни он, ни она. Это же не крюк запора, на который, едва дыша, глазел Раскольников! Это обычный алюминиевый чайник. А пепел, постоянно падающий с его сигареты на стол? Просто он невнимателен, и, может быть, даже халатен. Ну, чего ему стоит поспевать стряхивать этот безжизненный и безобидный, как дуб Толстого, дым в пепельницу, скучающую рядышком?! Да какой бы там ни был разговор!
Еще деталь – крошки. Типичнейшие хлебные крошки, покоящиеся на скатерти еще со времен обеда. Она, не останавливаясь ни на миг, подгребала их в одну кучку, более крупные размельчая, а совсем мелкие соединяя друг с другом. Вот зачем ей это было нужно? Эта деталь примечательна, как луна в небе, но что в ней можно отыскать полезного?
В общем, если вам эти мелочи кажутся важными, если вы сможете извлечь из них нравственную выгоду, то, пожалуйста.
Ну, так вот. Разговор был тяжелым. Они боялись смотреть друг на друга, но смотрели, они боялись сказать самое главное, и не говорили. И еще эта недосказанность сдавливала их молодые сердца. Да…
После некоторого молчания, как и положено порядочному мужчине, он начал первым:
- Что будем делать дальше?
Час от часу не легче. Это называется «начал первым»? Да разве можно задавать девушке подобные вопросы!? И что она должна ответить? Неужели он думает, что услышит от нее конкретный ответ?
- Не знаю, - конечно же, ответила она.
Конечно, конечно, она не знает! А если и знала, разве ответила бы по-другому? Разве сказала бы «нам надо расстаться»? или «давай помиримся»? Это же живая девушка! Она устроена вопреки всяким логикам и законам природы. Она видит мир иначе, она слышит иначе, она чувствует иначе. А тут «что будем делать дальше»!
- Так больше продолжаться не может! – героически выдал он, сверкнув на нее таким взглядом, что ей стало не по себе.
О, Господи! Ничего хуже и придумать невозможно! «Так больше продолжаться не может»! От этого штампа несет неухоженной свинофермой. Лучше бы он по матушке выругался, и то это было бы уместней. И так всем понятно, что не может. Иначе сидели бы они сейчас в этой кухне? И кипел ли так яростно чайник? И падал ли так бесцеремонно пепел на стол?
О, эта мужская неотесанность! Эта природная ограниченность! Чудовищно слабое чувство такта!.. Да, этот молодой человек ужасен. С таким лучше не иметь никаких дел.
- Не может, - кивнула она, не отрываясь от своих крошек.
Ей, кажется, тоже было обидно, что он вместо того, чтобы поскорее все решить, наоборот, все осложняет, растягивая время как струну. Струна эта становилась с каждой секундой все звонче и звонче, а вместе с этим опасней.
Он докурил до самого фильтра и, наконец, вспомнил о пепельнице. А через полминуты принялся прикуривать новую сигарету. И это тоже плохо. Это уже давно устаревший прием, когда герой, нервничая, курит одну за одной, будто бы этого не замечая. Лучше бы он выключил газ, чтобы чайник успокоился, и смахнул в пакет с мусором эти проклятые крошки, чтобы ей нечем было себя занять. Вот тогда разговор заметно бы стал продуктивней.
Но он, резко чиркнув спичкой, закурил, глубоко затянулся и с болью сказал:
Зачем? Почему? Ну ладно, заговорил ты об этом, ну скажи хотя бы «давай уедем»?! Откуда в современных мужчинах эта привычка жалеть себя? Разве это простое желание избавиться от проблем? А не желание ли это избавиться от поисков их решения, что для мужчины преступно и позорно? В этом «хочется уехать» сразу видна такая слабость, такая хилость! Чуть ли не дохлость!
Она, ничего не ответив, вдруг резво смахнула свои крошки на пол и, дотянувшись до плиты, выключила газ.
Разумно. Никаких претензий здесь быть не может. Во-первых, вода в чайнике уже почти вся выкипела, и это грозило нехорошими последствиями. Во-вторых, то резкое движение, от которого крошки слетели со стола, вполне целесообразно: этим она показала свое негативное отношение к его последней реплике, а так же теперь она, освободив руки, могла полностью сосредоточиться на разговоре.
И тут, когда все вокруг, казалось, орало о необходимости скорейшего взаимного объяснения, воцарилось молчание. Пожалуй, этим двум никогда в жизни не молчалось так тяжело…
В этом месте хорошо бы было описать ночь, которая, понятно, тиха. Или замолвить словечко о беззвездном небе, будто замалеванным черным маркером. Или хоть… Хотя… К чему все эти детали? К чему эти скучные небеса, эти звезды и прочие компоненты природы? Если только к тому, чтобы хоть чем-то заполнить молчание этой парочки? А если они так до утра просидят?! Повествование должно быть пикантным, рискованным, чтобы читателю казалось, что все это интересно: и ночь, и кухня, и эти двое, и даже этот проклятый чайник, всюду сующий свой дырявый нос. Иначе повествователя признают профнепригодным. Если они сейчас, намолчавшись, пойдут друг другу навстречу, помирятся, поцелуются и лягут спать, все пойдет насмарку.
Напрашивается вполне предсказуемый вопрос: так что же было дальше? Наверное, то, что было дальше, можно описать следующим образом: молчание было тяжелым; они боялись смотреть друг на друга, и не смотрели; они боялись сказать самое главное, и не говорили; и еще эта недосказанность сдавливала их молодые сердца. Да, именно так все и было.
Разумеется, сейчас бы кому-нибудь из них открыть окно и вспрыгнуть на подоконник!.. Или схватиться за нож с криком: «Я убью тебя»!.. Или…
Но нет.
Он докурил, поднялся и ушел в комнату. Она сделала себе кофе и осталась сидеть на кухне.
А помирились они только утром.
Но быстро. С упоением. Утопая в растроганных чувствах. И сгорая от стыда за собственную глупость.
Павел Клоков.
Фото Сергея Прокопенко.
Комментариев нет:
Отправить комментарий