Михаил Мороз |
В еще
оставшемся исконном деревенском жителе, в его речи непостижимым образом
сохраняются любопытные реликтовые
явления, то есть пережитки древнейших эпох, и
носителем которых он, этот житель, до сей поры является. И это
явление никаким образом не может быть подвергнуто отрицательной оценке.
Скорее всего, восторженное удивление посетит вас, как если бы вы нашли
где-нибудь в нетронутой заповедной степи древний предмет, растение или животное. А «родичам», далёким предкам их, - сотни или тысячи земных лет! Вы,
несомненно, удивились бы такому чуду.
Однажды в
конце июня я окашивал траву вокруг своего деревенского дома. Дом мой затерялся
в лугах Присвапья, и косьбой мне приходилось заниматься по три-четыре раза за
лето: запущенная трава и чертополох полыхали осенью или ранней весной
обязательными луговыми пожарами. Так что меры безопасности в пустынных местах,
где почти не осталось ни жителей, ни
живности, тут всегда не лишние. К тому же, поверьте, одно удовольствие - косить траву ранним
утром, когда солнце едва кажется на пламенном востоке. Но оно уже не красное, а
золотое и растопляет остатки ночного тумана, который неохотно покидает луг,
обнажая обильное разнотравье. Весь луг
блестит от росы, словно усеянный бриллиантами. Бриллианты сыплются,
потревоженные косой. «Вжииик! Вжиик!», -
поет коса. А ты приговариваешь стихами Твардовского: «Коси, коса, пока роса!
Роса долой – и мы домой!»
Недалеко от
забора я, однако, остановился на
половине взмаха: передо мной был
цветок. Неяркие блёкло-синие цветы, будто линялые косыночки, усеяли крепкие
разветвленные стебли с широкими, как у
герани, листьями. Я пожалел этот цветок
и решил обойти его косою вкруговую. Обобрав пяткой косы с него скошенную траву,
я стал было любоваться этим неброским, но очень крепким растением с очень
нежными синими косыночками, как вдруг услышал, как шаркает по траве валенками дед Казимир. С
валенками он не расставался даже летом. «Ревматизьма одолела», - объяснял
дед.
- Вишь,
пожалел ты квяты. Обошёл, не стал скашивать. Квяты - и
удовольствие для глазу, и польза людям: от хворости всякой лечат, - сказал дед не столько мне, сколько моим
внукам. Они успели проснуться необычно рано, чтобы посмотреть «косовицу», и
смеялись на дедовы слова беззлобным ребячьим смехом. – Небось, и названия этих
квятов не знаете, а смеетесь. Эти квяты журавельником прозываются. Геранью,
по-вашему, по-городскому, - по-детски обидчиво ворчал Казимир.
- Квяты
беречь надо. Их и так на лугу раз-два и обчелся. Не стало квятов, потому как в
запущении лугА. Зарастают они чем попало из-за нашей некультурности, -
назидательно говорил дед, как будто нарочно
повторяя слово «квяты» вместо «цветы». Это ещё больше смешило детей, и вовсе
раззадоривало старика:
- Ничего вы
еще не смыслите в природе, - сказал Казимир. – Вона - амброзия кругом! Разве это квяты? Это оккупанты какие-то, а не
квяты! Чужие и никому не нужные растения, только вред от них.
Он махнул рукой и подался к ручью за хворостом, оставляя валенками
следы в росной траве. От его валенок курился пар. Он сливался с
остатками тумана, который столбами вздымался кверху.
Дети всё еще
смеялись над дедовым произношением, над его,
как им казалось, изъяном в речи.
Пришлось с
помощью этимологического словаря доказывать детям, что у деда вовсе не дефект речи. Просто он оказался
«носителем» реликтового произношения слова «цветок». В языке-предке слово «квести» обозначало – «сверкать», «блестеть».
Далее под воздействием фонетических
изменений сочетание кв перед е дало св,
цв .
Отсюда «свет», «цвет».
- Уйдут из
жизни последние крестьяне – исчезнет вместе с ними «наглядная», «живая» этимология.
Точнее сказать, живая иллюстрация к науке о происхождении слов, - объяснил я детям
тайну такого странного для них произношения
слова «цветы» дедом Казимиром.
Михаил Мороз.
Комментариев нет:
Отправить комментарий